Подвиг

Клинчанин Николай Иванович Смирнов (1920 – 1987) был награжден орденом Отечественной войны 1 степени, шестью боевыми медалями. В собрании Клинцовского краеведческого музея хранятся личная благодарность Н.И. Смирнову Сталина за освобождение города Гдынь и благодарственное письмо ему маршала Рокоссовского. Ранен в годы войны он был трижды, а вообще Война для него продлилась пять с половиной лет – с сентября 1940 по май 1946 года. Николай Смирнов был один из немногих клинчан, дошедших до Берлина. После его смерти осталось несколько тетрадей воспоминаний, повествующих о довоенных Клинцах и годах Великой Отечественной войны. Предлагаем читателям начать знакомство с ними.
 
Ранние годы
Николай родился и вырос в большой коренной клинцовской семье плотника Ивана Федоровича Смирнова (всего детей было восемь) в небольшом домике на Ново-Вознесенской (ныне им. Парижской коммуны) улице. «Помню своего деда, - читаем первую тетрадку мемуаров. – В белой рубашке высокий, кажется, он упирается головой в потолок, с кудрявой бородой, весь седой и белый. На углу от нашего дома в каменном доме моих дядек жила наша бабка Марфа, маленькая и подвижная. Было ей больше 100 лет».
 
Сила и удаль человеческого духа были чертой характера Николая Ивановича с самого детства. Читая воспоминания, думаешь, что именно эта неукротимая жизненная витальность  и помогла ему пройти всю войну, выжить в адских переделках, решиться на подвиг. На первых страницах тетрадей описываются забавы тогдашней детворы – поколения, которому предстоит вынести на своих плечах тяготы тыла и фронта. Многие городские семьи были многодетными, тогда не работали ни садики, ни ясли. Суровая действительность закаляла. Дети проводили дни в ныне забытых подвижных играх: ярки-боярки, кола-забивала, касло, илки (лапта), палочка-застукалочка. Футбол считался игрой только для взрослых.
 
Любопытный фрагмент иллюстрирует отношение горожан 20-ых годов к происходившей переделке мировоззрения, ломке привычного патриархального уклада: «Зима 1924 года. Отец приходит с работы домой. К нам, детям, на печку доходят из открытой двери клубы ледяного пара. Дом – пять на пять метров казался очень большим. Четверть всего пространства занимала печь с лежанкой. Батька кладет топор на лавку, и ждет пока оттает борода, постепенно снимает с бороды сосульки. Затем уже сбрасывает телогрейку и садится за стол. Отец был неверующим, но прекрасно знал церковную службу. Он был членом Союза строителей и очень эти гордился. Работал отец с утра и до ночи, летом всегда вставал до восхода солнца. Строители тогда были в большом почете, и Николо-Покровская церковь, что стояла на бугре в начале теперешней улицы им. Свердлова (близ нынешнего здания райсуда), была отдана им под клуб. «Луша, Ленин умер!» - говорит моей матери через замороженное окно тетя Феня. Я как был, без штанов спускаюсь на пол. На улицу было выйти не в чем, приходилось днями сидеть дома. Ленин представлялся мне неким былинным богатырем похожим на нашего соседа сапожника Михаила Фирсыча, за свой рост и силу служившего в молодости в лейб-гвардии Семеновского полка. Бывало, идет Фирсыч с базара, здоровый широкоплечий на веселее и поет «Выплывают расписные Стеньки Разина челны…», все соседи разбегаются по домам. Долго в день смерти Ленина гудели фабричные гудки. Помню и разговоры: «- Лейба Троцкий будет. - Нет, скорей Рыков…». Над городом прогремел и салют, так что в окнах задрожали стекла».
 
Первые месяцы войны
В долгие зимы Николай самоучкой выучился прекрасно рисовать, и первым его местом работы после окончания семилетки стала художественно-оформительская мастерская на тогдашнем радиозаводе (позже он слился с заводом Телефонной аппаратуры). А в сентябре 1940 года Николай Смирнов был призван на службу в Советскую армию. Сбылась давняя мечта Николая о море, он становится морским пехотинцем. И по май 1941 года проходит курсантскую учебу в Дивизионной школе радистов на Украине. Хоть немцы уже и захватили Польшу, но Гитлер не признавался врагом, прямой подготовки к грядущей войне не велось.
 
Как были жестоки и нелепы первые битвы на украинской земле! Достаточно прочитать замечательный роман Г. Владимова «Генерал и его армия». Амбиции командования, плохое оснащение, тактическая беспомощность против германской военной махины. В последних днях июля под Ростовом полк молодого радиста Смирнова был разбит, с трудом его части удалось выйти из окружения (событие это оказывается за скобками мемуаров). 1 августа рядовой оказывается на кровати госпиталя в Харькове.
 
Адаптация происходила в «выздоравливающем» батальоне, где было собрано три тысячи солдат, успевших получить ранение. Харьков бомбили и ночью и днем, на рытье окопов гибло мирное население. Нелепицей было и направление «выздоравливающей армии» без офицеров в село Васищево пешком 18 километров от города. Бездеятельность и голод в Чугуевских военных лагерях были страшнее самих боев. Здесь вспоминается еще один «непарадный» роман о войне - «Прокляты и убиты» В. Астафьева.
 
Радиотелеграфист 1 класса Смирнов среди других пяти радистов в составе пехотного полка, практически без оружия (8 винтовок образца 1899 года на всех) устремляется на оборону Харькова. «Прошло столько лет, - пишет Николай Иванович. – А я никак не пойму, что это было? Предательство или халатность командования. Получаем гранаты Ф-1 – лимонки. Открывает запалы, что должны лежать в отдельном ящике, а там гвозди. А рядом брошенными стояли богатейшие склады Харьковского военного округа. Все это должно было остаться немцам».
 
И еще: «Молодость – это самое лучшее, что есть у человека. Когда нас обстреливали минометным огнем, это говорило о нашем поражении. Раньше, когда все двигались на восток и драпали, я понял, что нас бросили закрыть какую-то дырку… Утром начался штурм. Немцы пошли в атаку. Они ходили красиво – в полный рост, с засученными рукавами. Мы же на 7 человек – 1 винтовка». За взятие высоты на востоке Харькова Николай Смирнов получает свою первую медаль «За отвагу». Современный 20-летний парень, наверняка, впал бы  в отчаяние, но тогдашние юноши были выносливей: «Как мы шли, один Бог знает. Чернозем, осень. Поставишь ногу, а поднять не можешь. Но шли! … Я не верил, что немцы зверски пытают и убивают – вырезают на коже звезды, пока не увидел сам медсестру с отрезанными грудями».  
 
В разведке
«Нас кинули к речке Миус, село Старая Ротовка. Интересно, что полсела были казаки, а полсела – немцы. В то время меня уже поставили помкомвзвода полковой разведки. Передо мной была поставлена задача - взять вражеского языка. Хлопцы наши – все на подбор. Взвод разведки состоял из 20 человек. Нейтральная полоса довольно широкая – 1200 метров. Немцы периодически пускают осветительные ракеты. В честь наступившего 1942 года немцы пускали фейерверки. Пустив перед собой кадровых саперов, мы по проволоке поползли по минному полю. Нарвались на мину, прогремел взрыв. Что тут началось… Немцы обрушили море огня, а мы, четверо из пяти, залегли между двумя рядами колючей проволоки. Саперу оторвало голову и обе руки. До немцев было метров 200. Нельзя ни закурить, ни кашлянуть, а мы совершенно окоченели. Выполнить задание помогла начавшаяся метель. Я зашел в неглубокий тыл с одним ножом за поясом». Приползши, разведчики узнали о том, что во время артобстрела накрыло роту лейтенанта Лялюшенко, устремившуюся на поддержку.
 
«Нашу 42-ую дивизию направили на самый сложный участок под Витебском. В феврале остатки полка еще ходили в атаку. Старшины и прочая тыловая шваль подавала строевые записки с завышенным числом личного состава для большего получения продуктов и водки. Но задания-то давались на этот список. Вместо 100 приписных в атаку идут 20 настоящих. Высоту взяли, а удержать некому. Продвинулись вперед далеко, а на флангах пусто… За войну я стал своего рода профессором, мог по звуку определить на каком расстоянии и из какого оружия прозвучал выстрел. Вся местность – ольшаники, кочки прочесывалась пулеметным огнем».
 
К Смоленску
«С тяжелыми боями мы двигались к Смоленску. Немцы сопротивлялись упорно. Я был радистом 1-го батальона 459 полка. Рация 13-Р, вес – 26 кг. Плюс винтовка 4,5 кг., 60 патронов – 6 кг., 2 гранаты – 2 кг., лопатка 1 кг., да еще каска и запасное белье. Молодость все сносила. Брали высоту – курган, поросший соснами, с которого просматривалась округа километров на 10. В два часа дня окопались не в полный профиль – едва выше колена. А в пять часов немцы начали обрабатывать нас – сущий ад – авиация, снаряды. Пошли немецкие танки, и начали обходить высоту. Я, радист, просил огня. За танками шла пехота. Мы поняли, что оказались у немцев в тылу. Я начал подготавливаться – рацию присыпал в небольшом ровике, закопал документы, медали, сам лег в другой ров лицом вниз. Выдернул кольцо у гранаты, зажал чеку… И в это время «заиграли» наши «Катюши», вот это была огневая мощь. Я выглянул – немцы бегут, а 4 танка горят. Но не выхожу из окопа. Улавливаю незнакомые немецкие слова, наверное, немцы обыскивают наших убитых. На мое спасение начал накапывать дождь. Только когда уже стемнело, весь искусный земляными насекомыми, я откинул гранату и откопал рацию… Но медали и документы от страха откопать забыл. Догнав наших, я был посажен под арест. Чтобы со мной стало бы, не знаю, но под проливным дождем я убежал из под охраны, нашел место высоты и вырыл все, что надо. Подбежав назад с другой стороны, слышу разговор. Начальник связи и комбат разговаривают обо мне: «Хороший был радист, жалко, что убили. Прямое попадание - от Смирнова даже и щепок не осталось». Тут я голодный, мокрый, осунувшийся вышел из кустов: «Сержант Николай Смирнов из окружения прибыл!» Немая сцена. Наша дивизия прошла севернее Смоленска».
 

 
Множество других ярких историй, рассказанных залихватски и со вкусом, можно прочитать в вытертых школьных тетрадях воспоминаний фронтовика. Материал их по своему историческому и литературному качеству, характерным деталям достоин отдельной книги.
Публикацию мемуаров Н. И. Смирнова мы продолжим в следующих номерах газеты.
 
Материал подготовил А. Прянишников, на фото: Н. И. Смирнов, 1980 г.; фронтовые радисты при форсировании Одера