Излом. Боровой Евгений Васильевич

Двенадцать лет назад наша жизнь разломилась надвое: до Чернобыля и - после. Но для этой дубовой рощи (как давно я не был здесь!) годы словно стороной прошли. Могучие деревья, кажется, остановились в росте, только больше заматерели, раздались в плечах, глубже запустили корни в родную землю. Что для них миг-десятилетие, когда им долгие столетия подвластны! А может, это травы, не топтаные двенадцать лет, убавляют рост исполинских дубов?..

А тогда мы с тобой, счастливые, шли исхоженной тропинкой, и бодрящая свежесть весенней дубравы овевала наши разгорячённые лица, шелестела твоими сыпучими волосами, будоражила мои раскалённые мысли. Ты всегда жила ожиданием чуда, и я приготовил тебе маленький сюрприз. Около часа назад я уже побывал здесь…

Справа от дорожки, как старый пастух возле стада, высится-сидит раскидистый дуб, немало повидавший на своём веку, с тёмной глазницей дупла. Так я и предполагал: ты подошла к дереву и, привстав на цыпочках, заглянула в дупло. "Смотри, тут какое-то письмо!" - воскликнула ты, и твои удивлённые глаза словно озарились внутренним светом. "Это, наверно, тебе привет от Дубровского", - попытался я пошутить, дрожа от волнения. Ты развернула лист бумаги и стала читать написанное знакомым почерком. Как мило порозовели мочки твоих ушей! Затем румянец обнял щёки, шею. Даже ложбинка на груди вспыхнула розовой радостью. А глаза, глаза!..

   "Глаза твои - не синь небес,
   Глаза твои - не море,
   Не томны, как уснувший лес
   В тоскующем просторе.
   Не мечут молнии они,
   Как стрелы, не пронзают,
   И, словно ночи, не черны,
   Со звёздами-слезами.
   Но в них столь редкая черта -
   Глаз чёрных, голубых мечта -
   Чистота!"

Прочитав, ты опустила ресницы и шагнула ко мне… Сладостен был твой поцелуй!..

Где ты сейчас? Живёшь ли, как и двенадцать лет назад, ожиданием чуда? Или…

Вот, наконец, и старый приятель дуб - всё такой же могучий, кряжистый, мудрый. Своим чёрным оком-дуплом он сумрачно, будто одноглазый филин, взирает на послечернобыльский мир, на покинутую деревеньку, расположенную поодаль, и, чудится мне, сокрушённо спрашивает: "Разве не вам, люди, Бог дал разум?"

Какая-то неодолимая сила толкнула меня к дуплу. Прошлогодняя, нехоженая густая трава сухо потрескивала под ногами. А в дупле на прелой листве - о чудо! - лежал позеленевший от плесени, сложенный вчетверо лист бумаги. Когда я его разворачивал, пальцы мои дрожали, и горячая волна медленно окатывала меня с головы до пят. Строчки расплылись от влаги, но глаза с помощью души кое-что разобрали:

"…Переселяли нас, милый, дважды, поэтому лежат мои родители на разных погостах. Скоро и я найду успокоение. Моё истерзанное болезнями тело давно этого требует: в больницах я бываю больше, чем дома. Только сердце ещё держит меня на земле воспоминаниями о нашей любви… Надежды уже нет, вера в чудеса прошла, да и чудо случилось со мной лишь однажды - у этого дуба… А теперь здесь - "зона"… Добралась я сюда с великим трудом, зато увидела место, где познала счастье. Увы, в первый и последний раз. Но чудо (не для меня) возможно, если ты прочтёшь эти строки… Прощай, любимый…"

Боровой Евгений Васильевич: