Главная > Журнал > Творчество клинчан
Творчество клинчан | К списку статей

Сентиментальная публицистика

Сентиментальная публицистика

Боровой Евгений Васильевич


Письмо Рюрику

Купались как-то жарким днём мальчишки в Москва-реке. Глядь - плывёт бутылка из-под шампанского, заткнутая пробкой. Выловили ребята её и увидели внутри свёрнутые в трубочку листы из ученической тетради, перевязанные тонкой прочной нитью. Конец нитки свисал из горлышка: разумно поступил "летописец" - не надо разбивать бутылку, чтобы достать листочки, исписанные мелким разборчивым почерком. Это было письмо… Рюрику.

"Приветствую тебя, великий князь Рюрик! Классно, что тебя можно называть на "ты" и ты не обидишься, ибо я знаю из истории (а я очень люблю историю!), что тысячу лет назад уважение к человеку выражалось не столько словами, сколько делами. Лишь с тобой я могу быть откровенным, и ты не станешь смеяться.

Ты, наверно, помнишь, княже, как пришли к тебе северные славяне и сказали: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет; иди княжить и владеть нами". Трудолюбивыми были мои далёкие предки, хоть и не имели машин, строительных кранов, комбайнов, самолётов; однако умели выращивать хлеб, ловить рыбу, ремесленничать. Но никак не могли мирно ужиться между собой. Вероятно, у кочевых хазар научились, которые на братьев-славян разбойные набеги совершали. Похоже, в твои достославные времена дурной пример тоже был заразителен.

Я так радовался, светлейший Рюрик, когда читал, что ты принял предложение моих праотцов и приплыл с дружиною своей княжить. Как свидетельствуют летописи, ты судил виноватых, мирил ссорящихся, охранял границы Руси изначальной. Сколько с тех пор воды утекло! Границы Руси всё расширялись, расширялись и достигли аж Тихого океана. Но, знаешь, чем больше и обильнее становилась наша земля, тем меньше оставалось на ней порядка…

Думаешь, Рюрик, зачем я тебе пишу. Просто мне не с кем посоветоваться. А я хочу знать, для чего живёт человек на свете, в чём смысл его существования, есть ли Бог… Мне уже двенадцать лет, и я многое понимаю, но не могу взять в толк, почему люди говорят одно, а делают другое; воруют, пьянствуют, лицемерят, убивают, да и свою жизнь в копейку оценивают. Вот начал ты, Рюрик, княжить на Руси. В Великом Новгороде построил себе обширные хоромы, и подданные твои имели просторные избы, разные подсобные строения (по раскопкам судить можно). А у нас, спустя почти двенадцать веков, на четверых - комната двенадцать квадратных метров в коммунальной квартире… Ах, ты, счастливец, не знаешь, сколько это двенадцать квадратных метров. Представь, что ты завёл в такую комнату своего боевого коня. Развернуться ему там невозможно, и пришлось бы тебе вытаскивать его за хвост…

Князей, которые потом стали именоваться царями-императорами, мы уже давно, прости, Рюрик, извели. Надоели они нам, сказывают ста-а-арые люди, как горькая редька. Правда, я им не верю. Сам-то не видел. А люди и учебники обманывают. Приведу тебе такой пример. Помнишь, Рюрик, Новгородское вече? Вижу-вижу, что ты недовольно морщишься. Попадало тебе от него! Но ведь, согласись, поделом. Законодатели Великого Новгорода не для себя старались, а для всех жителей! И никто им за старания денег не платил…

У нас тоже есть народное собрание, которое государственной думой прозывается. Эх, знал бы ты, Рюрик, каких обещаний наслушались мы, пока выбирали наше "вече"! Пять лет народные избранники спорили, выясняли отношения, даже с нынешним великим князем, любящим на танки залезать, не на жизнь, а на смерть бились; а он - бац! - по ним из танковой пушки (кстати, а почему ты, Рюрик, ни разу не "бацнул" по новгородцам из тугих луков, ведь Новгородское вече часто с тобой не соглашалось? Что, слабо?); причём "трудились" они не на площади, в снег и дождь, как новгородцы, а в огромном красивом зале, где можно собрать на выпас всех лошадей твоей, Рюрик, доблестной дружины. Скажу тебе по секрету: пусть бы лучше там кони дружинников паслись, радостно ржали и нажимали кнопки "за" и "против"! Это обошлось бы дешевле для нашего разграбленного великого княжества. Ведь народные избранники наделили себя такими при-ви-ле-ги-я-ми (извини, Рюрик, не могу объяснить тебе этого слова: в варяжском и старославянском языках его в помине не было), какие тебе и не снились. Не дай Бог, приснятся - воскреснешь, Рюрик, и вновь сядешь на своего боевого коня!.. А мы по-прежнему живём, светлейший князь, в своём "стойле", только уже втроём: папа не вынес трудностей послерюриковского периода истории Руси Великой и, бросив нас, ушёл искать счастья на другом берегу Москва-реки…

Что же такое, Рюрик, счастье? В чём смысл жизни? Обещать - и не сделать? То есть обмануть и радоваться наивности поверившего? Посадить дерево? Но один посадит - обязательно найдётся десяток желающих обломать ветки, выкорчевать. Может быть, смысл жизни в том, чтобы не воровать?.. Ты, Рюрик, в ужасе схватился за свои светлые варяжские кудри? При тебе разве не воровали? Видно, ты прав. Замки появились значительно позднее. А вот у нас даже чудо-замки не помогают. Воруют, воруем, и всё равно несчастливы…

Знаешь, Рюрик, однажды, выходя из автобуса, я подал руку старушке, чтобы помочь ей спуститься с высокой ступеньки. Кто-то из учеников видел это, и назавтра весь класс надо мной смеялся; с того дня прозвали меня "жентельменом". Неужели, Рюрик, и двенадцать веков назад пацаны были такие же чёрствые, грубые, невоспитанные?..

Конечно, это письмо в никуда. Тем не менее, засуну его в большую бутылку (это всё, что осталось у нас от папы), заткну её пробкой и брошу в Москва-реку. А вдруг попадётся она на глаза твоему истинному потомку - Рюриковичу, который знает, для чего пришли славяне и "расселись: по лесам - древляне, по Днепру - поляне, по Полоте - полочане, между Припятью и Двиною - дреговичи…" Почитает он письмо и…

Увы, Рюрик, ты не угадал. Не советовал бы я твоему разумному потомку вновь связываться с нами, неразумными. Нет на нас диких хазар, половцев, печенегов…

Мне вот кроссовки приобрести бы, пусть даже самые дешёвые, а денег нет. Не плакала бы моя мама от жизни беспросветной; работала бы на одной работе, а не на двух; получала бы зарплату, на которую можно купить недорогое платье и хотя бы раз в неделю кусочек мяса. Да жить бы нам в квартире достойной и знать бы, для чего… Прощай, великий князь, Рюрик! Алёша Мазура, уже шестиклассник. 30 мая 1996 г."

Посмеялись мальчишки-рюриковичи, прочтя письмо. И то польза - узнали, что жил-был некогда князь Рюрик…


Негерой ненашего времени

(Сентиментально-едкие заметки)

Панкратьевна приковыляла к остановке и решила подъехать автобусом, хотя до почты недалеко. Нога вновь разболелась, да и скользко, слякотно - не осилить ей, старой, двух остановок по раскуроченному грязному тротуару. В ожидании автобуса Панкратьевна прислонилась к тополю и погрузилась в размышления, давно уже ставшие для неё безотрадными.

На днях похоронила Панкратьевна свою старинную подругу Никитичну. Ей тоже минуло семьдесят пять лет. Слава Богу - отмучилась. Её было кому похоронить - дети, внуки. А случись что с Панкратьевной - и глаза некому закрыть. Дочь с внуками живёт за тридевять земель - в Красноярске. Только на дорогу в один конец ей надо работать три месяца. Конечно, найдутся люди добрые, похоронят. Но за что?..

Как радовалась Панкратьевна, скопив за свою нескладную жизнь три тысячи рублей! Ну, думала, теперь и помирать не страшно: приедет дочка Нина, отправит в последний путь не хуже, чем у людей, да и ей какая-никакая копейка достанется. А домик продаст - тем более разживётся; ведь нелегко без мужа двоих сыновей поднимать. Но, видно, слишком зажилась Панкратьевна на этом свете, не рассчитала, и превратились её сбережения за несколько лет в… две буханки хлеба. Мыслимо ли теперь ей, бывшей учительнице начальных классов, из своей смешной пенсии вновь собрать деньги на похороны?

Собственно, в пыль превратились не только сбережения, но и вся её натруженная, измождённая, праведная жизнь. Она глядит своими добрыми мудрыми глазами на сегодняшний непредсказуемый, вдруг вставший на дыбы мир и с ужасом видит, что он будто меняет окраску, теряет прежние запахи, творит иных кумиров. На постаменты по-хозяйски встают "новые" герои "нового" времени. Они снисходительно взирают на Панкратьевну, учившую их когда-то писать слово "мама", вычитать, делить, и поют гимны другим словам - "бизнес", "биржа", "купля-продажа", а из арифметических действий предпочитают сложение и умножение…

Наконец, подошёл автобус, как всегда, переполненный, и Панкратьевна, убедившись, что взять его приступом ей не под силу, отошла в сторону. А тут принесла нелёгкая этого спешащего молодца! Сметая всё на своём пути, в том числе и Панкратьевну, он сумел вонзиться в висящих на подножке пассажиров. Автобус, довольно урча, покатил дальше, а Панкратьевна, охая, долго, тяжело поднималась с рыжего от грязи, мокрого, липкого снега. Слёзы застилали глаза; не от боли - от унижения и недоумения. Оказывается, опрокинул её наземь не кто иной, как Владик, бывший лет тридцать назад дивным пай-мальчиком. А она, Панкратьевна, являлась его первой учительницей. Всё-то он схватывал на лету, только слово "каждый" не научился правильно выговаривать. "Кажный - кузнец своего счастья!" - говорил давным-давно маленький Владик. "Кажному - своё!" - утверждал недавно респектабельный Владислав Петрович, баллотируясь в депутаты областной думы. "Действительно, каждому - своё, - подумала Панкратьевна, пытаясь отряхнуть от въедливой грязи старенькое безнадёжно испорченное пальто. - Ему ли ездить в переполненных автобусах?.. Но хоть бы извинился…"

Впрочем, немного остыв от возмущения, Панкратьевна сквозь слёзы даже улыбнулась своей наивности по поводу извинений. Ведь у нас уже много-много лет не принято извиняться. Да и кому перед кем? Разве у нас бывают истинно виноватые? Разве станет, скажем, виниться чабан перед отарой, которую он завёл на скудное пастбище? Ни за что! Отара виновата! А зло можно сорвать на слишком самостоятельных овечках, выбежавших из гурта в поисках более сочной травки…

Правда, жил-поживал некогда последний российский царь, любивший величать себя, согласно этикету императорского двора, "Мы, Николай Второй"… Хороший был человек: образованный, честный, деликатный, даже сентиментальный. Но, говорят, хороший - это не должность. Исполняя же должность, как засвидетельствовали меньшевики и большевики, центристы и анархисты, завёл царь-батюшка Россию-матушку не туда, куда надо. И стали они возмущать народ, горой стоявший "за веру, царя и Отечество". Конечно, "народ" возмутился - мало ли в огромном государстве лентяев, пьяниц, мошенников! Как всякий порядочный человек (хоть и государь), "Мы, Николай Второй" нашёл в себе мужество взять ответственность на себя - Его Величество покаялся и отрёкся от престола…

А затем появились "Мы - советский народ" и, ведомые "умом, честью и совестью нашей эпохи", как-то очень уж скоро (не за триста, а всего за семьдесят лет) тоже не туда зарулили. Знающие люди говорят, что ума, чести и совести не хватило. Причём, оказывается, это у нас не наследственное, а, по утверждению физиолога академика Павлова, жившего на заре века, приобретённое (от себя и Панкратьевны добавим: в ходе революций и контрреволюций).

Похоже, покаяние было расстреляно вместе с семьёй последнего царя в Ипатьевском доме, ибо после этого уже никто не каялся, не бил себя в грудь, не заламывал руки. "Чабаны светлого будущего" без оваций и аплодисментов ушли отдохнуть в тень чинары; а что возьмёшь с несчастных овечек - шерсти клок?

Панкратьевна добрая, она их не осуждает, только сокрушается: "Наверно, век такой, не до покаяния…" (Тут я, простите, милостивый читатель, невежливо перебил Панкратьевну и рассказал ей, что совсем недавно германский канцлер Гельмут Коль, который в своей жизни, кажется, даже из самодельного лука не стрелял, от имени немецкого народа извинился перед всем миром за ужасы обеих мировых войн. Панкратьевна об этом не знала, ибо газет не читает - купить не за что; но моё сообщение прокомментировала: "Значит, наши "чабаны" немецкий язык плохо в школе учили…").

И вот, отдохнув под чинарой, продолжала Панкратьевна, самые "умные, честные и совестливые" сменили кители с бесчисленными регалиями и вновь оседлали белых коней. Охрипнув от вопля "За коммунизм!", теперь они ещё громче возопили: "За демократию!" - и стали тянуть красное одеяло каждый на себя. Худое было одеяло, но всем вместе Панкратьевнам оно давало немного тепла. Не выдержало одеяло - разорвалось, и получило каждое удельное княжество по кусочку. Однако Панкратьевнам в Молдове и России, в Казахстане и Украине под этими кусочками нет места. Удельным князькам едва хватило!

Панкратьевна не против героев нашего времени, умеющих слово красное молвить, кулаком по столу ударить или из танка по парламенту пальнуть. Но она истово молится, чтобы они хоть са-а-амую малость думали перед тем, как молвить, ударить, пальнуть…

А ещё Панкратьевна просит прощения за то, что долгонько зажилась на белом свете. Но она ведь в этом не виновата; правда? Бог так попустил. Скопить бы ей деньжат немного на похороны и закрыть навечно свои усталые, исслезившиеся глаза, дабы не созерцать время, героем которого она не является. Извиняется Панкратьевна и за, наверно, депутата облдумы Владислава Петровича, и за самых "умных, честных и совестливых", и за то, что, может быть, не так выразилась…

До почты Панкратьевна всё же добралась. Пешком. Только напрасно - пенсию вновь задержали.

10 февраля 1997 г.


"Для Лёхи оставим трохи…"

Ночью прошумел грозовой ливень, и почва по обеим сторонам неширокой заасфальтированной дорожки превратилась в настоящее месиво. Впереди меня инвалид-колясочник неосторожно съехал с тропинки и основательно завяз в грязи. Чертыхаясь, он пытался рывками выкатить на асфальт свою коляску, но, измазывая об её колёса руки, увязал ещё больше.

Когда я поравнялся с "местом дорожного происшествия", мужчина уже почти исчерпал лимит безобидных слов и готовился разразиться выражениями, хоть и оскверняющими слух, но облегчающими страдания. Помогая ему выбраться из грязи, я тоже порядком измазался, но вскоре мы вместе спускались к озеру, ибо нам было по пути. Знакомясь, он вытер руки носовым платком и сказал: "Называйте меня Лёхой, как друзья зовут". Лёха оказался разговорчивым, слегка навеселе и за бойким словом в карман не лез.

- Товарищ Лёха

Живёт неплохо,
продекламировал мужчина, подмигнув мне и поблагодарив за помощь. - Вы, наверно, осуждаете: мол, инвалид, но туда же - лишь бы выпить.

- С какой стати осуждать? Во-первых, вы же не водитель пассажирского автобуса, а во-вторых, не судите - да не судимы будете… Не станете же вы судить меня за, к примеру, "босую" голову.

- Неплохое начало знакомства, - заулыбался Лёха. - Лысина, конечно, не очень серьёзный повод для выпивки… Вот вы сейчас не спеша пройдётесь - подчёркиваю, пройдётесь! - вдоль озера. Захотите - по дорожке, захотите - по мокрой траве. Правильно? Взбредёт в голову фантазия - улыбнётесь вон той женщине. Почему бы не улыбнуться, ведь она, кажется, тоже прогуливается, не торопится. А потом, если познакомитесь, поддержите её за локоть, помогая подняться в автобус или троллейбус. Это же так, чёрт возьми, приятно!.. Правильно? А вы думаете, мне не хочется ей улыбнуться? И не только улыбнуться… Взять её за руку… Предположим, улыбнусь; гадость она, конечно, инвалиду не скажет, но во взгляде её наверняка прочту: "Всяк сверчок знай свой шесток!" Правильно?..

Лёха полуобернулся ко мне и вновь едва не съехал в грязь, но ловко удержался на асфальте и продолжил:

- А мне вдвойне обидно, ведь я до восемнадцати лет был парень хоть куда - кандидат в мастера спорта по плаванию! Двух десятых долей секунды до мастера не хватило на "сотке". Вот-вот выполнил бы. Тренировался как одержимый. Однажды дёрнула меня нелёгкая прыгнуть с трамплина в воду, да поскользнулся на доске отскока, ударившись об её край. С тех пор в инвалидной коляске, уже почти двадцать два года.

- Друзья навещают? А девушка у вас была?

- Друзья… Бог им судья, друзьям… Тренер два раза, ещё в больницу, приходил… А девушка… Узнав, что я обречён "сожительствовать" с коляской, скоренько выпрыгнула замуж, а сейчас, когда является к своим родителям (они живут в одном доме со мной), "не узнаёт" меня. Есть друзья по несчастью. Серый, Серёга значит, "афганец", на костылях дефилирует - подорвался на "бронике"; он у нас "лёгким" считается, хотя сидеть не может, зато на гитаре здорово играет - стоя, с костылями под мышками. Он и в магазин за выпивкой "бегает". Ещё есть Костя, как и я, колясочник, инвалид с детства. Сейчас я их жду. Серый, конечно, придёт. А вот Костя - не знаю. Он полностью зависит от брата. Если тот не пьян, то скатит его с третьего этажа. Бывает, вниз спустит, а потом напьётся и спит дома. А Костю с коляской соседи заволакивают на этаж… Но мы трое - друзья настоящие. Потому, что друзья по несчастью. Потому, что надеяться нам не на кого, только на себя… Это Серый придумал нашу присказку: "Для Лёхи оставим трохи…" А позавчера, когда мне исполнилось сорок лет, Серый спел песню, сочинённую для меня:

"Товарищ Лё-ё-ёха-а
Живёт непло-о-оха-а…"

Лёха приостановился на секунду, подождав, пока я подойду вплотную, раздумчиво потёр большим пальцем правый висок и тихо произнёс:

- Вы, наверно, удивитесь, но я… верующий. Правда, в кавычках.

- А такая вера бывает?

- У меня, получается, такая… Во-он, видите, за сквериком купол храма сияет… Красиво, правильно? Можно сказать, совсем близко. Три раза я подкатывал - как сердце билось! Билось! А там паперть - семь или восемь ступенек. Только на моём драндулете и подниматься. Перекрестился неумело… Люди входили, выходили, никто не помог. Да я, собственно, и не просил. Стыдно как-то… Есть церковка на противоположной окраине, с низким крылечком, но я ведь уже не марафонец, чтобы до неё добраться. Правильно?..

По подсыхающей дорожке костылял Серый, резко выбрасывая вперёд негнущиеся ноги. За спиной у него болталась гитара… А брат Кости, вероятно, вновь напился…

Я попрощался с Лёхой. Рука у него большая, сухая и сильная…

Идя к остановке, представил себе незнакомую девушку, живущую в соседнем с моим подъезде. Она редко выходит на улицу, опираясь на руку своего отца. Ей не более двадцати пяти лет, но волосы у неё почти седые и от рождения малоподвижные ноги. А в чистых, трагических глазах словно застыл беззвучный вопль: "Я жить хочу! Любить хочу!! Счастья хочу!!!" Вряд ли она хоть один раз была на дивно красивом озере, на "родине" Лёхи, Серого, Кости. Это в другом конце большого города, а для неё - будто в иной галактике…

25 августа 1998 г.


Все произведения автора на нашем сайте: Боровой Евгений Васильевич



Автор: Боровой Евгений Васильевич

Размещено: 27.08.2012
Оставлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи!